Дармштадт, 2 мая 1894 года,

письмо А-1.

Бесценное мое сокровище, я лежу в постели, но не могу уснуть, не написав тебе, так как поговорить, увы, мы не можем. Невозможно описать, как я по тебе скучаю и тоскую по тем двум часам, которые мы проводили с тобой наедине каждый вечер. Это тяжело описать, но наши мысли встретятся, правда? Твоя милая телеграмма заставила мое сердце ликовать, и сейчас она рядом со мной. Каким наслаждением будет найти в Виндзоре твое письмо! И вот ты трясешься в этом чудовищном поезде, в то время как я уютно расположилась в кровати в своем собственном “милом доме”. Он так сильно мне напоминает нашу последнюю неделю; как я рада, что ты побывал здесь и познакомился немного с моими комнатами. Я так хочу, чтобы ты был здесь. Наше путешествие прошло хорошо. В Швайнфурте мы выходили на 3/4 часа и пили чай, потом мы остановились в Гарцбурге и съездили в город. Но серо и уныло, и только немного позднее был прекрасный закат над заливом.

Интересно, как ты провел последние часы в Кобурге… “слезинка” так трогательна, но ты не должен меня так баловать, слышишь, мой дорогой мальчик? Мы уезжаем уже завтра в 11.16, и до того придет портной. Я бы хотела, чтобы мы остались здесь подольше вместо того, чтобы снова собираться…

О, как я мечтаю прижать тебя к своему сердцу, поцеловать твою милую голову, любовь моя. Без тебя я чувствую себя такой одинокой. Да благословит тебя Бог, мое сокровище, и пусть Он хранит тебя и даст тебе сон…

 

Я не могу быть без Тебя,

Без веры жить не стану,

Бежит мой разум от меня,

И силы оставляют.

Но Ты — спасенье для меня,

Любовь и красота.

И вновь черпаю силы я,

Коснувшись лишь Тебя.

¯¯¯¯¯

Ничто так не смягчает и не украшает жизнь, как молитва.

¯¯¯¯¯

Сердца тянутся друг к другу, говоря о своих родственных интересах, души — говоря о божественном.

¯¯¯¯¯

Имейте милосердие к тем, кому Бог послал горькое испытание быть в разлуке со своими любимыми.

¯¯¯¯¯

Господь Бог с тобой, куда бы ты ни шел.

¯¯¯¯¯

Я слишком устала, чтобы сегодня еще что-нибудь писать. Хотя я люблю тебе писать, но закончу это ­послание завтра… Господь Бог и Его святые ангелы да хранят тебя, а мои молитвы и благословения летят к тебе. А сейчас пребывай в вере, надежде и любви, но большая из этих трех — любовь (1 Кор. 13, 13).

¯¯¯¯¯

Доброе утро, мой дорогой Ники, как ты спал? Я проснулась, воображая, что я в Кобурге, что, увы, было не так. Льет дождь, и я слышу, как солдаты маршируют к церкви. Очень жаль, что Мадлен по ошибке упаковала яйца и печенье, и как раз тогда, когда они могли потребоваться тебе в дороге… Мне хотелось тебе вдогонку послать телеграмму, мой дорогой, да боюсь, она бы тебя не застала. Но ты знаешь, что мои мысли с тобой, и я скучаю по тебе. Бесценный мой. Скажи своим дорогим родителям и всем близким, что я их очень люблю… Целую тебя много раз… и остаюсь, дорогой мой, нежно тебя любящая,

Твоя девочка,

Аликс.

Твое дорогое фото стоит передо мной и заставляет чувствовать мое одиночество, а слова на нем делают меня такой счастливой. Я напишу завтра из Виндзора.

Виндзорский замок (Англия), 4 мая 1894 года, письмо А-2.

Мой дорогой, бесценный Ники,

Я только что приехала, позавтракала с бабушкой (Королевой Викторией — ред.). Как мне напомнило это Кобург и более обычного заставило по тебе скучать. А потом блаженство оттого, что нашла твое милое письмо, за которое большая благодарность и множество нежных поцелуев, и цветы. Я собираюсь положить их в свою Библию и молитвенник. Они все еще чудесно пахнут. Я столь рада была твоему письму, что не могу сказать, сколько раз за эти несколько минут перечитывала его, покрывая поцелуями. Как я скучаю по твоим поцелуям и нежным словам! Путешествие прошло хорошо, через пролив переплыли просто прекрасно, волнения на море не было, и я не очень устала. Здесь так красиво — зелень, оживляемая цветами…

Бабушка говорит, что написала тебе. Она писала мне даже в Дармштадт. Тетя Беатриса собирается в Лондон по каким-то делам, поэтому бабушка, дети и я будем предоставлены сами себе. Я ужасно счастлива после твоего письма. Я ведь такая же, как ты, я тоже стесняюсь выражать свои чувства, а так много хотела сказать тебе, спросить, о многом поговорить, но чувствовала себя слишком смущенной. Мы должны будем справиться с этой слабостью, не так ли?

…Я пыталась устроить все в комнатах по своему ­вкусу — расставила все свои фото… распаковала ноты и намере­ваюсь, как только смогу, начать играть, так как с ­недавних пор, к стыду своему, забросила пианино. Все твои фотографии смотрят на меня большими красивыми глазами. О, если бы ты только был здесь, и я могла прижать тебя к своему сердцу… Да, любимый, так ужасно было на вокзале в присутствии всех прощаться с тобой холодно. Я должна была обдумать все до твоего приезда. Никогда не забуду эти первые дни и как по-свински я вела себя по отношению к тебе, прости меня, моя любовь. О, если бы только ты знал, как я тебя обожаю, и годы только усилили мою любовь к тебе, и я желаю только одного: быть достойной твоей любви и нежности. Ты слишком добр ко мне. Я заканчиваю, иначе письмо не успеет вовремя на почту… Да благословит тебя Бог, моя дорогая любовь.

Множество нежных поцелуев от твоей глубоко преданной маленькой девочки, Аликс.

Твоя невеста! Как необычно это звучит, милый. Я все время думаю о тебе.

Замок Виндзор, 4 мая 1894 года,

письмо А-3.

Драгоценнейший Ники,

…Как только я заканчиваю одно письмо тебе, хочется начать следующее. Я старая болтушка, а когда ты рядом, немею, как старая сова. Если бы ты мог рекомендовать какую-нибудь хорошую книгу, перевод с русского, которую ты хотел бы, чтобы твой глупый лягушонок прочитал, пожалуйста, сделай это… Увидишь ли ты фрейлейн Шнайдер до того, как она приедет сюда? Бедная маленькая женщина, надеюсь, она не заблудится в пути. Если бы ты мог приехать сюда с ней. Ах, мы должны быть терпеливы и не ворчать, но я чувствую себя ужасно одинокой и мечтаю, чтобы ты обнял меня своими сильными любящими руками. Когда знаешь, что тебя любят, появляется больше интереса к жизни. Если сова тебя не разочарует, ты должен учить ее, чтобы она была такая же умная, как и ты…

Я была так счастлива получить твою милую телеграмму, огромное спасибо за нее. Могу себе представить, как ты рад, что уже дома и можешь поцеловать своих родителей и получить их благословение. Счастлив тот, у кого есть родители! Так мило было со стороны твоей матери попросить меня не называть ее больше тетей. Я с радостью буду говорить “мать” и “отец”, но не смогу выговорить “мама” и “папа”. Эти слова так живо напоминают мне прошлое и заставляют больше чем обычно тосковать по своим дорогим родителям. Но твои родители всегда будут моими, и я буду любить и почитать их…

Сегодня с бабушкой я выезжала. Она задала мне множество вопросов, когда, как и где, и что заставило меня переменить решение, пока я, наконец, не знала, что и отвечать. Ты ей очень нравишься, любимый… потом она немного поспала, а я любовалась прекрасной природой, Виндзорским замком, виднеющимся вдали сквозь темные деревья и освещенным солнцем — ярко-голубые тени как прекрасное видение. Я пила чай с ней, а дети прыгали, шалили и устроили ужасный шум. Дрино предложил ей цветы, которые собрал сам, а она заставила его отдать их мне. Это ее драгоценное качество: она всегда старается доставить другим маленькие удовольствия…

Сейчас я сижу совсем одна, вставив четыре твои фотографии, увы, в не очень элегантную красную кожаную рамку, купленную здесь. Не знаю, что обо мне подумают на почте, если я так часто буду писать тебе, поэтому мне лучше ограничиться одним письмом в день. Но нет, иногда я должна писать больше, потому что, когда я сижу одна в моей комнате, мои мысли быстрее обычного устремляются к тебе. Так что если я надоедаю тебе своей болтовней, прости меня, мой милый дорогой Ники, мой любимый “муженек”.

Если ты знаешь какую-нибудь небольшую книгу о вашей религии, пожалуйста, сообщи мне, чтобы я могла прочитать больше до того, как ты привезешь священника. Одна книжка на французском, принадлежащая Сергею, которую он дал мне почитать в 1890 году, здесь со мной. Ах, я хотела бы, чтобы ты был здесь, ты смог бы мне помочь; и если ты такой верующий, то должен понять, как я переживаю. Но Бог мне поможет, и ты тоже, любовь моя, не правда ли?.. так, чтобы я всегда могла быть доброй христианкой и служить моему Богу так же верно, как и раньше, и даже больше. Как я смогу достойно ­возблагодарить Его за то, что такое сердце, как у тебя, принадлежит мне. Да пребудет с тобой неизменно Его благословение и заступление…

… Ужасные землетрясения в Греции, кажется, еще не закончились, и бедная маленькая Софи, испуганная до смерти, была уверена, что все в любую минуту может погибнуть: так дрожали стены — бедные создания.

Сейчас, мой дорогой бесценный Ники, я должна попрощаться. Да благословит тебя Бог. Много нежных поцелуев. Всегда твоя глубоко преданная,

Аликс.

Спи спокойно, мой ангел, пусть тебе присниться твоя “маленькая девочка”, которая молит Бога о твоем счастье. Целую тебя крепко.

Замок Виндзор, 5 мая 1894 года,

письмо А-4.

Мой милый дорогой Ники!

Спасибо за твое милое письмо и телеграмму бабушке. Мы завтракали вместе, когда она пришла… Гретхен и я ездили во Фрогмор, собирали примулы и сидели, грелись на солнышке. Она должна была карабкаться наверх, чтобы до них добраться, так как моего мальчика, увы, здесь нет… Я часто думаю о Роземунде и как я заставляла тебя все время их собирать. Боюсь, что иногда тебе, должно быть, хотелось послать меня подальше… Как жаль, что весь день тут вертелись люди, так что я не могла закончить это письмо. А потом я должна была примерять эту глупую, неинтересную одежду: две новые блузки, которые я купила, и две шляпки… Я ездила с бабушкой и тетей Беатрисой в парк, и мы пили чай в коттедже Мэнорхилле. Лес там красивый; и лес, и трава так поэтичны. Мы должны съездить туда, когда ты приедешь… У меня весь день было так плохо с ногами, что я даже послала за доктором Рейдом — не годиться тебе иметь хромую жену.

“Жена,” — как непривычно это звучит. Я все еще не могу себе представить, что старая сова будет твоей! Если бы только она была достойна тебя и могла действительно помочь и утешить. Но она сделает все, что в ее силах… Я слышу, как внизу, в городе, играет старый орган. Это напоминает мне детство. Кажется, это было так давно, так много произошло с тех пор. Такие незабываемые утраты, а сейчас эта радость!..

“Любовь — это единственное на земле, что мы никогда не теряем. Это как холодная река, которая становится шире и глубже, приближаясь к морю, и которая заставляет зеленеть все поля. Там, где она протекает, распускаются прекрасные цветы. Когда-то давно она протекала через рай и ее называли Рекой Жизни”.

Да, действительно, любовь — это величайшее благо на земле. И достоин жалости тот, кто ее не знает. Но я должна торопиться… До свиданья, мой любимый. Мой истинно дорогой, лучший из живущих на земле.

Да благословит тебя Бог ныне и во веки веков. ­Много нежных поцелуев от вечно любящей жалкой старой совы,

Аликс.

Замок Виндзор, 6 мая 1894 года, письмо А-5.

Дорогой Ники,

Я только что пришла со службы, было чудесное пение и прекрасная проповедь. Я усердно молилась за своего дорогого. Хотелось бы, чтобы ты был здесь. Я думаю, тебе понравилась бы английская служба, молитвы были так красивы и возвышенны…

…Вчера я забыла сказать, что глупый Джорджи говорит, что мне нужно настоять, чтобы ты носил высокие каблуки, а мне нужно носить совсем низкие. Он говорит, что Мэй свои не меняет, а он носит каблуки намного выше. Сначала это было неудобно, но сейчас он этого просто не замечает. Представляю себе твое лицо, когда ты читаешь это. Действительно, какая чушь! Как будто рост играет какую-нибудь роль, а благовоспитанный человек на высоких каблуках выглядит так абсурдно, что я уверена, ты никогда этого не сделаешь.

Бабушка сегодня, увы, очень хромает, и это ее, бедняжку, сильно угнетает. Дорогой, постарайся иногда находить свободное время, чтобы мы могли приезжать ее навещать, потому что, кто знает, сколько еще она будет с нами. А одна мысль о том, что я буду так далеко от нее, делает ее несчастной. Мы так часто здесь бывали, и она для нас всегда была второй матерью и обращалась с нами больше как со своими детьми, а не как с внуками. Я иногда с ужасом думаю, что с ней может что-нибудь случиться. Тогда вся семья не будет уже так объединена, как прежде — не будет главы, вокруг которой все привыкли собираться. Да даст ей Бог провести с нами еще многие годы…

Тепло и ветрено. Я надеюсь, что завтра почта доставит мне письмо. Из России письма идут так долго, а я с нетерпением жду новостей. Много нежных поцелуев тебе, дорогой и благословение. Я скучаю по тебе. Здесь так красиво звонят колокола. Хотелось бы, чтобы ты их тоже слышал. Много нежных поцелуев… Да благословит и сохранит тебя Бог, любимый мой, мой дорогой Ники.

Всегда любящая и преданная тебе твоя девочка,

Аликс.

Замок Виндзор, 7 мая 1894 года, письмо А-6.

Драгоценный Ники,

Я тебя люблю и нежно-нежно целую и благодарю за твое чудесное письмо, которое я получила сегодня ­утром… Этим утром я ездила в Камберленд-Лодж повидать тетю Элен и ее семью. Я правила двумя пони — если бы ­только нам разрешили ездить вместе, но я в этом очень сильно сомневаюсь, так как бабушка придерживается старомодных взглядов насчет помолвленных, и весьма своеобразных. Тепло и солнечно, но в то же время сильный ветер…

Здесь есть “очаровательный” молодой паж, которому, кажется, нравится разговаривать с совой… Приказываете ли вы мне вести себя с ним дружелюбно или же вы шокированы и оскорблены? Мой тиран! Боюсь, что ты знаешь, что твоя плутовка полностью предана тебе, так что дразнить тебя бесполезно…

Мы читали описание землетрясений. Это слишком ужасно, чтобы выразить словами: все эти невинные малыши, раздавленные в церкви — невыносимо об этом думать, это слишком ужасно…

Сейчас я должна одеваться для выезда с бабушкой. До свидания, да хранит тебя Бог, мой драгоценный Ники. Позволь твоей девочке нежно-нежно тебя поцеловать.

Всегда любящая, преданная и обожающая,
и доверяющая, Аликс.

Замок Виндзор, 8 мая 1894 года, письмо А-7.

Мой дорогой Ники,

Я только что вернулась после завтрака с бабушкой. Тетя Вики прислала нам длинное письмо Софии — бедняжка, в Греции, должно быть, ужасно, эти непрерывные удары. Она пишет, что на нее произвело сильное впечатление, когда в ночь на Великую Пятницу по улицам ходила процессия с ковром и свечами и все пели: “Господи, помилуй!” Это слишком ужасно, чтобы выразить словами — жить в постоянном страхе, что тебя разнесет на мельчайшие кусочки. Как будто их наказали за какой-то страшный грех — это непонятно, но Бог знает, почему Он посылает на них это несчастье, хотя нам и кажется это жестоким. Какие горести приносит жизнь, какие большие испытания и как трудно их терпеливо переносить. А потом, опять же, мы и вполовину не умеем быть благодарными за те радости, которые дарит жизнь.

Дорогой, я уверена, что эти пять лет для нас обоих были небесполезны. Я знаю, что они заставили меня думать о Боге больше, чем когда-либо прежде. Страдания всегда приближают нас к Богу, верно? А когда мы думаем о том, что ради нас должен был претерпеть Иисус Христос, какими в сравнении с этим кажутся маленькими и незначительными наши горести. И все же мы раздражаемся и ворчим, и не так терпеливы, как был Он. О, любовь моя, я хочу, чтобы ты всегда был рядом со мной! Как бы ты мог мне помочь и научить меня быть лучше. Я все еще и наполовину недостойна тебя. Мне еще надо так многому научиться, вот почему я тоже говорю, что мне не надо выходить замуж прямо сейчас, хотя разлука так тяжела, но лучше не торопиться. Подумай только о вере, ты же не можешь ожидать от меня, чтобы я сразу, немедленно все узнала и поняла, а знать что-то только наполовину — нельзя. Я должна немножко выучить язык, чтобы иметь возможность слушать службу…

…Я получила твое письмо, за которое много раз тебя с любовью целую и горячо благодарю. Ты представить не можешь, как счастлива я была получить его и известие о том, что твои родители согласны… Я чувствую себя другим человеком после того, как пришло твое письмо, и все эти дорогие мне слова и цветы… Тетя Алиса с тремя девочками уже уехала, они были очень милы, особенно Виктория. Они с нетерпением ожидают встречи с тобой, они все тебя очень любят. Ну, я думаю, я могу это понять. Поросенок ты этакий. Все из-за тебя голову теряют.

Со множеством нежных поцелуев и благословением, остаюсь всегда глубоко тебе преданная малышка,

Аликс.

Букингемский дворец, 9 мая 1894 года, письмо А-8.

Дорогой Ники,

…Я пишу вздор, потому что Тора Гольштейн сидит возле меня… и болтает, как сорока, а потом от меня ожидают, что я напишу что-нибудь приличное… Льет дождь, и я надеюсь, что бабушка не будет выезжать, потому что мне тошно будет сидеть сзади в закрытой карете… На самом деле бабушка собирается выезжать, поэтому я должна идти — мне будет тошно…

Наконец-то опять здесь. Чуть не задохнулась, глотая горячий чай после того, как одолела 38 ступенек, тяжело дыша. Был ливень, но когда мы вернулись, сияло солнце. Сейчас я должна бежать и одеваться для ужина и театра — это в самом деле убийственно, что я живу на самом верху этого громадного дворца. Я жадная, мне нужно еще одно письмо от тебя, сердце мое… Тора заставила меня хохотать: в одной из газет было написано, что мы любили друг друга пять лет, но были слишком застенчивы, чтобы признаться в этом друг другу — разве это не мило? О, Ники, дорогой мой, как счастлива я твоей любовью. Я хочу полететь к тебе, прижаться к тебе и смотреть в твои прекрасные мягкие глаза. Завтра я напишу еще, а сейчас у меня нет времени. Это утомительно, но я должна быть во множестве мест. Нежное благословение и долгий поцелуй.

Навечно твоя, любящая маленькая девочка,

Аликс.

Букингемский дворец, 10 мая 1894 года, письмо А-9.

Мой дорогой, милый Ники,

Твое дорогое длинное письмо принесли мне сегодня утром, когда я еще лежала в постели. Это была такая радость… Какие чудесные стихи ты написал для меня, интересно, откуда ты их взял. Сергей телеграфировал, что фрейлейн Шнайдер вчера уехала в Дармштадт, так что я полагаю, что она появится в воскресенье или понедельник. Я тогда должна буду очень много работать. Все дразнят меня по поводу моих уроков русского языка — если бы только я смогла научиться более или менее сносно на нем говорить, так чтобы ты не хохотал надо мной или не закрывал бы уши.

Я купила маленький крест, дорогой, — похожий на тот, что Тория мне подарила, и собираюсь носить его до встречи с тобой, а потом, пожалуйста, ради меня, прими его.

Душа моя, я должна с тобой попрощаться. Да благословит тебя Бог, сокровище мое. Всегда глубоко преданная тебе и нежно любящая тебя малышка,

Аликс.

Замок Виндзор, 12 мая 1894 года, письмо А-13.

Драгоценнейший мой Ники,

поскольку у меня выдалась свободная минутка, я собираюсь начать свое послание тебе… К обеду ожидаются несколько незнакомцев, так что, я думаю, будет очень скучно и даже не будет молодого пажа, чтобы меня развеселить. Разве это не печально?.. Мой тиран, мне бы хотелось тебя хорошенько ущипнуть, а не поцеловать, слышишь? У меня сегодня ужасно плохое настроение…

[На следующее утро]

… Доброе утро, милый, я только что пришла из церкви, где мы слышали замечательную проповедь. Она мне напомнила о старом священнике на свадьбе Эрни. Я бы могла там сидеть часами, слушая его. Мне хотелось бы пересказать это тебе — как Господь Бог не ищет внешнюю форму, а ищет дух, как и люди, которые преданы друг другу, не судят по внешности, а их сердца и души тянутся друг к другу. Что религия бывает не только в определенном месте или в церкви, но повсюду Бог. У нас всех есть определенные обязанности, иногда они маленькие, и мы думаем, что не нужно в них вкладывать свою душу, а это неправильно. Св. Апостол Иоанн 4,24, это был его текст, самаритянка. Бог — Дух, и те, кто Его почитает, должны почитать Его в Духе и Истине.

Если мы не понимаем Духа Божия, законы Которого правят природой, мы не Его создания. Святый Дух учит нас, как всегда быть с Ним. Выбирая между правильным и неправильным решением, твоя совесть говорит тебе, что внутри тебя есть Дух, Который невольно ведет тебя к добру. Ты не должен предугадывать последствия своего решения: не твое решение приносит тебе благодать, но Дух Святый, повинуясь Которому, ты его принял. Многие думают, что быть с Богом — значит быть в местах Его почитания, где души наши возлетают высоко вверх над миром или гармонично сплетаются, поднимаясь ввысь, голоса и звук органа, и приходит мгновенное вдохновение… но настоящий секрет, как найти Бога, — это посвятить Ему всю свою жизнь, и каждое маленькое ведерко воды, которое вам нужно пронести по долгой и тяжелой дороге к колодцу.

Христос всегда делает все как можно лучше, какую бы маленькую, незначительную работу Ему ни приходилось бы выполнять. Он преподносит Свое учение бедной женщине с ограниченным кругозором и бедным узким окружением. Ей Он говорит о величайших истинах, которые и для мудрых являются тайной. Она искала только облегчения своих земных тягот, и мы все, как часто мы жаждем избавления от страданий и забот. И это ее желание Он использовал как средство, чтобы повести ее в высшие сферы духовного развития. Посвящение вере всей нашей жизни, выполнение мельчайших обязанностей с напряжением всех сил и с одним желанием — “сделать как можно лучше”… Ну вот, с помощью Гретхен я попыталась записать часть проповеди, боюсь, что сделала это не совсем понятно, но, по крайней мере, у тебя будет представление о нем и его проповеди.

О, Ники, милый, ты действительно не боишься, когда думаешь о том, кто тебе достанется в жены? Не сведет ли тебя с ума эта особа?.. Я с нетерпением ожидаю часа твоего приезда. Если погода будет хорошая, тогда мы должны хорошо провести время. Тетя Беатриса говорила, что мы должны поехать вверх по реке, и это было бы очень приятно, так как я никогда так не делала, а говорят, что это чудесно. Милый, сейчас я должна попрощаться. Да благословит тебя Бог, и святые Ангелы Его да хранят тебя.

Нежно целую много раз. Навеки глубоко любящая и преданная маленькая девочка,

Аликс.

Замок Виндзор, 14 мая 1894 года, письмо А-14.

Мой бесценный, дорогой,

Самое нежное спасибо за твое письмо, которое я получила этим утром… Фрейлейн Шнайдер приехала… Эта милая маленькая женщина настаивает на том, чтобы мы говорили только по-русски, а я стою и улыбаюсь ей, не в состоянии ничего понять. У меня такая плохая память. Она попыталась что-то вбить в меня. Через несколько минут она спустится вниз и если снова меня это спросит, о, Боже мой! …Вильгельм Грэнси прислал мне прекрасные ландыши, которые они собрали в лесу возле Дармштадта…

Сегодня большой праздник, и парк был переполнен людьми — маленькие парочки в трогательных позах расположились под деревьями. Без сомнения, они получали огромное удовольствие… Мой дорогой, любимый Ники, я бы хотела зацепиться за одну из ласточек, пролетающих за моим окном, и лететь с ними через холмы и долины, моря и страны к тебе, моя верная любовь… Бог да благословит и охранит тебя и отведет от тебя все печали. Скажи что-нибудь доброе Михен, когда увидишь ее, бедняжку, хорошо?

Всегда твоя глубоко любящая старушка,

Аликс.

Верная до смерти! Твоя всегда и навечно… Я ­получила мой первый свадебный подарок, маленькую серебряную лампу, от некоего джентльмена… ну что ты скажешь на это, старичок? Совушка тебя очень нежно целует.

 

Замок Виндзор, 14 мая 1894 года, письмо А-15.

Мой любимый, милый, дорогой Ники,

Я сажусь тебе писать и хочу пожелать тебе счастья в твой день рождения. Любовь моя, да благословит тебя Бог в этот день. Пусть новый год твоей жизни, в который ты вступишь, будет полон только счастья и несказанного блаженства. Я не могу высказать все мои поздравления и наилучшие пожелания. Ты, мой дорогой Ники, я уверена, сам догадаешься, как горячо я молюсь за твое счастье и чего я тебе желаю. Это первый день рождения, когда я могу тебе написать, но не первый, в который я о тебе думаю. Как мне раньше хотелось послать тебе хоть строчку о любви, но, увы, нельзя было. Ах, какой радостью было бы провести этот день вместе, но я буду все время думать о тебе, мой дорогой…

 

 

Нежно тебя благодарю за два твоих милых письма, которые я получила сегодня. Ты просто ангел, что написал мне из Санкт-Петербурга, потому что я уверена, ты, должно быть, еле жив после того, как столько времени провел со своими солдатами. Я совершенно очарована твоими фотографиями и расставила их по всей комнате. И меня радует, что вокруг меня так много милых лиц моего любимого… Вчера у бабушки был приятный частный оркестрик, и мы все сидели после обеда с гостями и слушали. Я с трудом сдерживала смех, глядя на мужчину, играющего на виолончели — у него был бесподобный блестящий черный парик, и он так странно выпучивал глаза…

Сегодня утром я катала фрейлейн Шнайдер в двуколке. Я думаю, ей понравилось кататься в чудном парке. Если бы ты был здесь, ты бы ужасно хохотал, слушая наш разговор. Сегодня я попыталась немножко поучить, а как только закончу это письмо, собираюсь писать перевод с русского. О, произношение “л” и “ h ” — это что-то невозможное. А они в таком же отчаянии от английского “th”… Да благословит тебя Бог, любимый мой, пусть Он отведет от тебя все печали и заботы, и пусть в твоей жизни будут только солнце и счастье. Я желаю тебе всего, что только может желать человек. Мне хотелось бы лучше выразить мои чувства, но это трудно, когда сердце так переполнено.

До свидания, любовь моя. Много раз нежно тебя целую, милый мой… Глубоко преданная тебе, любящая и верящая,

Аликс.

 

Замок Виндзор, 18 мая 1894 года, письмо А-19.

Любовь моя,

Еще минуту или две будет продолжаться твой день рождения, поэтому я могу еще раз пожелать тебе радости и благополучия. Я весь день так много думала о тебе, и мне было и радостно, и грустно при мысли о том, что это твой день рождения… Да, дорогой, в самом деле, это блаженство знать, что наконец-то у нас есть право любить друг друга и что эти годы испытаний закончились для нас так счастливо. И какое полное любви сердце ты предлагаешь мне — благослови тебя Бог за это, мой любимый. Я отдаю тебе в ответ всю мою жизнь и всю силу женской любви. Если бы ты только знал, что ты для меня значишь! Я никогда не смогу достойно возблагодарить Всемогущего Бога за это счастье, которое Он дал мне. Уверенность в твоей любви помогает мне легче переносить разлуку…

А сейчас, любимый, я должна попрощаться… Твоя вечно любящая и искренне преданная невеста,

Аликс.

 Харрогейт, 23 мая 1894 года, письмо А-24.

Драгоценный Ники,

Сегодня днем фрейлейн Шнайдер и твоя совушка чудесно покаталась по холмам, собирали цветы, растущие у обочины дороги. Ветрено, прохладно. Закат солнца был великолепен, все окутала дымка, поэтому мы можем надеяться на прекрасную погоду. Пока наши дамы работали, я им читала из русской географии, а сейчас, перед тем, как ложиться спать, немного напишу. Наша комната выглядит прелестно, украшенная цветами, которые мы сегодня собрали, и всеми моими фотографиями…

Больше часа Шнайдерляйн и я занимались русским языком, но это было совсем не просто, так как в то же самое время на улице выступали и чудесно пели “Панч и Джуди”. Мы читали о мальчике и его больной матери, о именинах бабушки и корзине с яблоками — хороший рассказик, но когда потом я должна была его пересказать, почувствовала себя совсем беспомощной — знаю довольно много слов, но не могу связать их в предложение…

Перед тем, как лечь спать, я хочу еще раз перечитать твое милое письмо, оно делает меня счастливой.

О, ­какая невыразимая радость знать, что ты любима и желанна, и я на коленях молюсь о том, чтобы с каждым днем становиться все более достойной твоей великой любви. О, мой Ники, мой дорогой… Да благословит тебя Бог ныне и во веки веков. От любви к тебе мне хочется плакать. Мне очень не хватает тебя. Я скучаю также и по Эрни, который раньше мог в любую минуту вбежать в мою комнату, а сейчас женат и счастлив, и ему не до меня. Никогда не было брата добрее и милее, если не считать, конечно, моего козлика и моего любимого Папу — ужасно думать, что никогда больше мы не встретимся с ним в этом мире. С каждым днем мне все больше и больше его не хватает, особенно сейчас, когда, благодаря тебе, мое сердце так полно любви. Завтра моей младшей сестре Мэй было бы 20 лет. Только подумать, какой бы уже взрослой и милой она была. Но, любовь моя, мне лучше лечь спать, у меня сегодня очень болели ноги…

 

Доброе утро, дорогой мой мальчик… На улице играют какие-то бедняки, и не плохо: арфа, виолончель, кларнет и, наверно, скрипка, — это напоминает мне о моей любимой Венеции… Ты знаешь, я уже пробовала делать массаж, но никакой пользы не было, и доктор думает, что при моей болезни это даже вредно, так как нерв проходит по всей ноге, а не только в колене. Сегодня утром, по крайней мере, стало теплее и ярко светит солнце. На прошлой неделе здесь немного шел снег… ну, ты знаешь, мы на полпути к Шотландии, между Лидсом и Йорком…

Бог тебя благослови, моя любовь. Много нежных поцелуев от твоей вечно любящей и искренне верной старушки,

Аликс.

 Харрогейт, 26 мая 1894 года, письмо А-26

Драгоценнейший мой Ники,

Я снова начинаю письмо тебе сегодня вечером, так как утром у меня мало времени. Доктор меня осмотрел, он хочет, чтобы я лежала как можно больше. Я не знаю, как правильно описать — в общем, когда я лежу, через мои артерии крови проходит в три раза больше, чем когда сижу, поэтому отдых для меня — это главное. Кажется, что я страдаю подагрой. Я принимаю серные ванны по 15 минут, потом 3 минуты стою, а потом что-то вроде игольчатого душа: из тысяч дырочек на меня брызжут струйки воды, сначала горячей, а потом прохладнее. Ощущение не очень приятное. В настоящее время мне нельзя пускаться ни в какие экспедиции — ни гулять пешком, ни ездить, можно “выезжать” только в кресле на колесиках, так как я должна двигаться как можно меньше. Чем спокойнее и меньше боль, тем лучше.

Гретхен как раз сейчас заставляет Шнайдерляйн читать по-английски детские стишки, что весьма уморительно, но боюсь, что она не научит ее хорошему произношению. Сегодня я читала им о русском климате, о температуре… Они читают “Дом, который построил Джек”, и это мне очень мешает писать. Я учу стихотворение Лермонтова по-русски…

Чтобы забраться в мое кресло на колесиках, я должна была выскользнуть через заднюю дверь, потому что все стоят и смотрят… Когда я ехала в своем кресле, я встречала много всадников, мужчин и девушек. Я им страшно завидовала, поля и луга так великолепны для легкого галопа. Я заранее радуюсь завтрашнему дню, когда принесут твое письмо. В 10 часов доктор приходит ­проверить мою коленку, это утомительно, но надо терпеть и делать все, чтобы поправиться, ради моего Ники.

Я должна попрощаться, так как действительно поздно. Да благословит тебя Бог, милый.

Спи спокойно, приятных тебе снов… всегда твоя,

Аликс.

Харрогейт, 27 мая 1894 года, письмо А-27.

Дорогой, милый Ники,

Я люблю тебя и нежно благодарю за твое милое письмо, которое получила сегодня… Я ходила с Гретхен в церковь св. Петра, она такая высокая. Мы слышали чудесное пение, но проповедь была не очень хорошая. Мы сидели сзади, среди людей разных сословий, как мне это понравилось, и сзади нас сидел какой-то мужчина и пел очень красиво. Это длилось полтора часа, а потом я почувствовала, что у меня тело слегка одеревенело, так как скамья была жесткой и узкой. Мне очень стыдно, что я не встаю на колени, но мои ноги мне этого не позволяют.

Да, в здешних газетах обо мне писали “очаровательная”, газета “Правда”, описывая меня, сообщила, что у меня подбородок коротковат. Увы, я это уже давно знала, и боюсь, что даже ради тебя мне не удастся его вытянуть. Ну а в другом они мне очень льстили. Но больше всего меня позабавило их сообщение о том, что у них нет моего фото в полный рост, а есть только такое, где меня можно увидеть только до икр. Ты когда-нибудь слышал, чтобы в газетах печатали такие выражения? Я хохотала, как сумасшедшая.

Любимый мой мальчик, сегодня утром в церкви я горячо молилась за тебя. А ты молился за меня? Я снова буду молиться через час, буду просить Его, чтобы Он сделал меня существом, более достойным твоей любви. А сейчас я должна немного позаниматься русским языком, или ты будешь бранить свою лентяйку. До свидания, мой любимый, мой драгоценный Ники. Мое Солнышко, я посылаю тебе издалека много нежных поцелуев и благословений.

Глубоко любящая тебя старушка,

Аликс.

Да благословит тебя Бог, мой верный до смерти. Пожалуйста, всегда мне все рассказывай про своих солдат. Мне это так нравится, ты знаешь, как я люблю солдат. Ах, как мне хорошо знакомо их пение, когда они маршируют домой, и как часто я останавливалась послушать их. А сейчас я буду учиться любить и ваших солдат, а ты в своем сердце найди уголок для моих любимых гессенцев, хорошо, милый?

 

Харрогейт, 28 мая 1894 года, письмо А-29

Мой глубоко любимый Ники,

Что мне сказать, чтобы выразить свою радость и благодарность за полученные мной за один день три длинных и таких дорогих для меня письма? Второе адресовано в Уолтон, одно из Гатчины и одно из лагеря. Необычная почта, я еще не вполне этому поверила.

Здесь отвратительные люди… Сейчас, когда они обо мне разузнали, они стоят толпой, чтобы посмотреть, как я выезжаю. И хотя сейчас я сажусь в свое кресло на заднем дворе, они наблюдают за дверью, а потом бегут, чтобы увидеть меня, а некоторые даже следуют за мной. Одна неприятная женщина подходит совсем близко и ­смотрит во все глаза… Я подумала, что, может быть, это та твоя сумасшедшая корреспондентка — помнишь письмо в Кобурге, которое ты мне показывал? Потом, когда я иду в магазин купить цветов, девушки стоят и смотрят в окна, как будто это аквариум. Аптекарь сказал Вадделю, что он подал просьбу поставить у дома полицейского, который отгонял бы зевак. Очень мило с его стороны, но это не поможет. “Это она,” — сказал кто-то позади меня. Я бы не возражала, если бы не сидела в инвалидном кресле. Когда Гретхен была сегодня утром в магазине, туда ­вошла маленькая девочка, и когда мужчина спросил ее, видела ли она меня, она сказала: “Да, но только один раз”, так как моя “карета” стоит на заднем дворе, и мне не ­очень-то нравится, когда меня разглядывают. Я бы хотела, ­чтобы люди это поняли и держались подальше, а не рас­сма­трива­ли меня из окон через театральные бинокли. Это так неприятно!

…Больше я сегодня не могу писать, так как два часа перед ужином занималась со Шнайдерляйн, и сейчас устала. Доброй ночи, любовь моя. Много нежных ­поцелуев и горячая молитва за твое счастье и благополучие. Твоя вечно, до смерти глубоко любящая, глубоко преданная невестушка,

Аликс.

Харрогейт, 30 мая 1894 года, письмо А-30.

Мой любимый Ники,

Крепко целую и самым нежным образом благодарю тебя за твое милое письмо, которое я получила в это утро… Итак, у вас тоже плохая погода, мне очень жаль, и бедный мальчик должен как можно быстрее забираться в постель… У меня в спальне нет отопления, но должна сознаться, у меня есть грелка с горячей водой, потому что я так страдаю, когда у меня мерзнут ноги!

…а твои офицеры задают разные вопросы и приводят мальчика в смущение. О, как мило! Нет, я имею в виду, что мне тебя жаль — вот видишь, какая я для тебя обуза и насколько счастливее ты был бы без меня. Но я не могу жить без тебя и твоей любви. “Я люблю тебя, я люблю тебя, это все, что я могу сказать, это мой сон ночью, мое видение днем”.

У Гретхен урок русского языка, а я на диване с ­больной ногой. Между прочим, сегодня принесли мое платье, помнишь, ты в Кобурге помогал мне выбрать материал. Ох, какие трудные русские глаголы! Боюсь, мне никогда их не выучить. Сегодня мы читали о медведе и маленьких детях, которые приняли его за большую собаку и играли с ним у солдат. О, такие хорошие рассказы, не правда ли? …Дамы уморительны — когда Гретхен не может выговорить русские слова, я советую ей чихнуть и плюнуть, и действительно, тогда ей легче. О, я прошу у тебя прощения за то, что дурно отозвалась о твоем родном языке.

…Прошлой ночью, когда я забралась в постель, меня ожидало большое разочарование. Моя грелка с горячей водой протекла и промочила постель, и мне пришлось мои холодные, как лед, ноги завернуть в шаль. Музыканты внизу опять играли, и совсем неплохо. Дамы ушли за покупками, так что я оставлена в тихом одиночестве писать письма. Я предпочитаю быть одна и в тишине, обычно вокруг меня все время кто-нибудь крутится. Как видишь, я необщительная особа…

Ну вот, поднимается ветер, собираются тучи. Ну надо же, я даже не могу открыть окно, люди начинают в него заглядывать. Мне их хочется отшлепать!

Ну, а сейчас до свидания, любимый мой. Я нежно прижимаю тебя к своему сердцу и целую тебя. Да благословит тебя Бог, мой навеки Ники. Всегда искренне, глубоко любящая тебя, преданная тебе невеста,

Аликс.

Харрогейт, 30 мая 1894 года, письмо А-31.

Мой дорогой и бесценный,

Самое нежное спасибо за твое дорогое, длинное письмо, за твои стихи и анекдот… Мы только что проглотили ужин, и я снова на диване. Гретхен пишет, а Шнайдерляйн работает, и они обе только ждут, когда я закончу, чтобы играть в Halwa (английская карточная игра — ред.) Не сердись за то, что мы увлеклись этой игрой, но нельзя же читать весь день.

Я буду здесь на свой день рождения и, боюсь, еще долго после этого, так как мне, по ­возможности, нужно принять 21 ванну. Я их и так принимаю ­ежедневно, но не намерена делать это всегда, так как это слишком утомительно. Я в отчаянии, потому что вижу, что наша поездка в Уолтон становится нереальной, а потом я ­вообще завою — слишком велико разочарование. Но доктор посмотрит и, может быть, мне не нужно будет принимать все эти ванны… Мои ноги болят больше, чем обычно. Не сердись на меня, если, возможно, мне придется остаться здесь надолго. Не думаешь ли ты, что было бы лучше, если бы я после этих четырех лет постаралась излечиться от болей и стать сильной и здоровой, чтобы потом в России выдержать долгое стояние на ногах? В настоящий момент для меня стояние — самая плохая вещь, от него у меня опухают ноги. Но хватит о моем здоровье, это неинтересно. Я постараюсь сделать все, что могу, и не будем отказываться от Уолтона…

Сегодня днем я на часок выезжала с Гретхен в своем кресле — вниз с холма едешь с такой скоростью, но полил дождь, и я велела слуге заехать под навес, и он меня завез в угол, чтобы я не стояла в проходе, спиной к улице, а лицом к двери, на которой было написано: “Не двигать”. Я чуть не рассмеялась, но сдержалась. Потом мы ехали вверх по крутой дороге, так что нужно было толкать коляску. Когда мы достигли вершины, засияло солнце, и на небе появилась радуга. Это было так красиво, и больше, чем обычно, мне захотелось быть с моим дорогим Ники. Нельзя даже наполовину наслаждаться красотой, если рядом нет того, кого любишь. Я люблю тебя, я люблю тебя, навсегда и навечно, на всю вечность!..

 

Харрогейт, 31 мая 1894 года, письмо А-32.

Драгоценный Ники,

…Итак, у вас тоже была плохая погода. Сегодня было две грозы, после которых я выезжала в кресле на колесиках с Гретхен, шедшей рядом со мной, мы ездили к болотам и чудесному маленькому кладбищу — для меня идти пешком было слишком сыро. Мы возвращались мимо лесного заповедника и оранжерей, остановились и купили цветы, благодаря которым наши комнаты выглядят веселее…

Я читала одну из книг, ту, которую перевел старый священник, но не смогла закончить, так как страшно устала, чтобы вникнуть в смысл. Мне часто приходится перечитывать абзацы по многу раз. Я хотела бы, чтобы ты был сейчас здесь и чтобы я могла спрашивать тебя о том, чего не понимаю.

…Ксения у Сандро… какая это, должно быть, для них радость — но мы не должны ворчать, наша очередь, Бог даст, когда-нибудь тоже придет, но нужно быть терпеливыми. “Терпение в этой жизни должно быть для нас главным”. Не так ли, мой дорогой? Время от времени выглядывает солнце, теплее. Я должна ответить на другие письма. О, как я жду твоего приезда. Так много есть всего, что ты мог бы мне помочь понять, и есть вещи, о которых мне легче было бы говорить с тобой, чем со священником, например, об исповеди. Но достаточно на сегодня, мой милый.

Остаюсь, просящая для тебя Божиего благословения, всегда глубоко тебя любящая, искренне преданная и обожающая невеста,

Аликс.

 Харрогейт, 2 июня 1894 года, письмо А-34.

Мой бесценный дорогой Ники,

Крепко целую и сердечно тебя благодарю за как раз только что полученное от тебя письмо (№ 27). Ох, старичок мой дорогой, ты доставил мне такую радость — и все эти добрые ласковые слова. Бог да благословит тебя за них… Я два часа занималась русским языком. Уже почти выучила наизусть молитву Господню. О, как бы я хотела быть умной ради тебя. Когда я думаю о тебе, я чувствую себя такой неразумной…

Виктория сейчас приезжает одна и будет с 5-го по 8-е, чтобы я не была в одиночестве в свой день рождения. Завтра день рождения Георгия. Интересно, получишь ли ты это 6-го. Как я мечтаю о тебе. Это один из дней в году, который я больше всего не люблю. В этот день я всегда чувствую себя несчастной, потому что не знаю, что мне принесет следующий год! Этот принес мне и большую печаль, и неописуемую радость. Сейчас время, когда больше всего думаешь о дорогих ушедших людях. Это будет мой третий день рождения без моего дорого любимого Папы. О Ники, что он для меня значил! Никто никогда не узнает. Но я не могу об этом говорить, иначе мне не сдержать слез, и тогда дамы вообразят Бог знает что, уставятся на меня и замучат своими вопросами. Но это потеря, которая с каждым днем чувствуется все больше и больше. Боже, помоги мне!

…Но достаточно на сегодня, твоя невестушка благословляет тебя и горячо-горячо целует…

…Доброе утро, мой любимый! Несколько слов перед тем, как я пойду в церковь… Вчера Гретхен читала мне краткую биографию Пушкина, очень-очень интересно, а со Шнайдерляйн я читала по-русски про детские годы Петра Великого. Звучит впечатляюще, не так ли? С большой помощью, но я могу разобраться… Сейчас я должна идти одеваться, напялить шляпку и выглядеть степенной. Я буду думать о тебе, сладкий мой, и я уверена, что наши молитвы встретятся. У всех нас есть свой Ангел-Хранитель, хранящий нас, и мы должны помнить, что все Ангелы пекутся о нашем благополучии. Разве нам не сказано, что Ангелов больше радует один раскаявшийся грешник, чем много праведников, не нуждающихся в покаянии?

…Ну, я снова пришла из церкви, такой красивой и маленькой, и в следующее воскресение мы снова пойдем туда… Народу было очень много, и нам потребовалось время, чтобы добраться до крыльца, где ждала карета. К моему ужасу, там стоял полицейский, ждала толпа, и я слышала, как какая-то дама сказала: “Выходит Принцесса Аликс Гессенская”. Потом джентльмен, который сидел с нами на скамейке, учтиво стал держать надо мной свой зонтик.

Я залезла внутрь самым неловким образом, краснея, как рак. Эти добрые люди доводят меня до крайнего смущения, а Гретхен, бессовестная, надо мной смеется. Все пока, так как это длилось почти два часа, и сейчас перед ланчем я должна немного отдохнуть. Я так молилась за тебя, за себя, чтобы мне стать лучше и как женщине, и как христианке, и чтобы Бог помог мне узнать и полюбить твою Церковь, и чтобы Он помог мне преодолеть самую большую трудность — стать более достойной тебя. После церкви я чувствую себя намного спокойнее, так что мне хочется ходить туда и молиться каждое утро и вечер.

…Нежные поцелуи и благословения от твоей вечно преданной и любящей,

Аликс.

Xаррогейт, 4 июня 1894 года, письмо А-36

Мой дорогой, бесценный Ники,

Сердечно благодарю и с любовью целую твое только что полученное дорогое письмо… Дождь льет как из ведра, но когда Шнайдерляйн и я выезжали, было не так плохо, только сыро и неприятно. Если будет так же продолжаться, мы можем снять колеса и грести веслами.

Как мило, что твоя Мама подарила тебе портфель для писем совушки. Их, на самом-то деле, и хранить не стоит… Итак, ты только хочешь, чтобы ты для меня кое-что значил. И это все? Тогда тебя легче удовлетворить, чем меня. Я хочу больше, намного больше, а взамен возьми мое сердце, мою жизнь и делай с ними, что хочешь.
 

Сегодня утром я читала много ваших молитв, переведенных на французский язык. Некоторые из них так красивы, но, сердце мое, мне не нужен посредник для моих молитв, я все говорю Господу прямо и каюсь в своих грехах, и я знаю, что Он простит меня ради Сына Своего Иисуса Христа, Который умер, чтобы мы могли получить прощение и спасение. Я не хочу, чтобы мой Ангел-Хранитель просил за меня Бога. Моя молитва прямо возносится к Отцу Небесному. Я не хочу, чтобы Богородица вступалась за меня. Я не могу просить через кого-то, никогда так не делала: было бы ужасно, если бы сейчас меня принуждали к этому. Я бы подумала, что совершила тяжкий грех, и не могу просить прямо. От меня такого трудно ожидать, любовь моя, не так ли? Ах, если бы ты был здесь, мне так много надо у тебя спросить о том, что я прочитала. Иметь образы Богородицы и святых и целовать их — это я хорошо понимаю. Почему также не целовать фотографии тех, кого любишь и кого больше нет, а когда смотришь на них, то вспоминаешь все хорошее, что они сделали, и стараешься брать с них пример.

Но молиться им, как и молиться Богородице? Зачем, Ники? Я могу любить, почитать и уважать Ее как Матерь Господа и как Самую чистую и лучшую Женщину из всех, что когда-либо жили, но разве это причина, чтобы Ей молиться? “Ты не должен знать другого бога, кроме Меня” (Осия 13, 4) — тогда почему это? О, если бы только ты был здесь, чтобы поговорить со мной об этом, это пугает меня. Мне нужна твоя помощь. Надеюсь, что не причиняю тебе боли тем, как я об этом говорю. Но если бы ты только знал, как я себя чувствую. Я хочу быть хорошей христианкой, но есть вещи, которые меня шокируют, и я хочу, чтобы ты мне их объяснил. Чтение никогда не может дать ясного представления. Но ты такой истинный, добрый христианин, поможешь мне. И если есть вещи, которые я не могу делать, — как ты думаешь, мне их можно будет пропускать? Я очень надеюсь, что не огорчаю тебя, ни за что в мире я бы этого не сделала.

…Сегодня вечером я чувствую себя грустной и подавленной, а этот монотонный шум дождя еще усиливает такое настроение. Как мне стыдно, когда я думаю о том, как вела себя в тот вечер. Что ты должен был подумать обо мне, плачущей, как ребенок. И ты был так невыразимо добр ко мне. Но я так долго держала все в себе, что просто не могла больше сдерживаться. Мне всегда тяжело молча все переносить. Я знаю, что мужчины не любят слезы — не думай обо мне из-за этого плохо, хорошо? Но если тебя так любят, это так трогает.

5 июня

Доброе утро, мой дорогой, милый, и много нежных поцелуев за твое теплое письмо и добрые пожелания. Когда они приходят от тебя, это трогает меня глубже, чем я могу выразить…

Луиза дала мне рамочку, чтобы я вставила туда две твои фотографии, размером с запечатанный конверт. Найдутся ли у тебя две фотографии, которые ты можешь мне подарить, пусть и совсем старые? Я видела, у тебя такие милые, на которых ты совсем крошечный с кудрявыми волосами. Они бы как раз подошли, если их немного подровнять. Я надеюсь, твои волосы не все еще сбриты и подстрижены, как твое сердце, старый грешник, иначе тебе грозит опасность, что я выдерну все, что осталось — слышишь?

…тысяча нежных поцелуев и благодарностей за твое дорогое письмо… вечно мой любимый, дорогой Ники, твоя любящая и вечно верная невеста,

Аликс.

Продолжение далее...