Масштаб беспокойства о питании в православном сообществе к Великому Посту приобретает такие размеры, что с очевидностью становится понятно, что же для церковных людей в их религии главное – да, именно режим питания. Не Бог, не устройство правильного состояния духа, а именно что, как и когда есть (про «сколько есть» не говорим, потому что на практике это мало кого беспокоит). Подтверждений долго искать не надо: такой приоритет в направлении еды от Церкви транслируется в околоцерковную среду, и отсюда все и всё, что так или иначе вращается вокруг церковной жизни в эти дни беспокоится и говорит о еде… Раньше я думал, что это языческий и невоцерковленный социум так своеобразно – до неузнаваемого уродства – интерпретирует христианскую идею и сводит ее к книге о вкусной и здоровой пище. Но нет: инициативу подают сами церковные люди, призванные, казалось бы, к жизни по Духу…

Акцент на еде вроде как понятен и объясним. С одной стороны, – с темной, – налаживание одного только режима питания – самая несложная вещь из того, что может предложить в пост Православие. Поэтому несильные или ленивые духом хватаются за еду как за доступную соломинку: ограничение питания во многом это все-таки внешний шаг, лишь отчасти требующий духовного изменения от человека. Внешний, и оттого не такой сложный… Другая причина популярности гастрономической темы применительно к посту чуть хитрее: поскольку изменение образа питания – событие несомненное и так или иначе заметное окружающим (заповедь тайного поста также не особенно популярна: «Когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое,чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцом твоим, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно», Мф. 6, 17-18), человек может пытаться через такое внешнее и очевидное действие присваивать себе необходимый ему почему-то статус члена Церкви – нередко получая поддержку в такой оценке и одобрение от окружающих.

Альтернатива посту в питании – забота о состоянии духа, отход от светского наполнения жизни и углубление в предметы веры – чтение, молитву, например, – это вещи не настолько явственные, как изменение содержимого тарелки. Не столь очевидные и гораздо более неуловимые. Их трудно продемонстрировать окружающим и себе, в этих ускользающих материях сложно выработать понятные критерии успешности … Вот когда я не разогрел котлеты, а сварил брокколи – тут бесспорный прогресс, его можно невидимо зачесть себе как победу. А вот с поборенным гневом или преодоленной зависимостью все не так явно: эти вещи остаются внутри, в душе человека, они туманны и не четки, критерии их полноценности и реализованности размыты… «Сегодня я молился лучше, чем вчера» – ну кто так может сказать про себя с полной уверенностью? Непонятно, чем мерить. А с брокколи понятно. И брокколи и котлеты измеряются в граммах, и здесь никаких двух мнений быть не может… Просто, доступно – это главное. И часто достаточно…

Пост в еде – это наша православная индульгенция. Вы думали в Православии нет индульгенции? Да ну что вы. Вот она, родная: картошечку отварил, да с постным маслом, да с соленым огурчиком – всё, ты в порядке! Остальное – метафизика, доступная избранным, необязательное, факультатив.

Как бы не так. Ограничение режима питания – всего лишь часть глобальной церковной системы мер по освобождению человека – по освобождению его от необязательного и ненужного, по приведению человека к изначальной, от Адама, организации его души – к примату духа.

В системе жизнедеятельности человека питание – наряду с дыханием, общением и размножением – важнейшая составляющая. Процесс питания фигурирует в первых абзацах повествования о творении человека (Быт. 1, 29; 2, 9; 2, 16), процессом питания пользуются Адам и Ева, процесс питания присутствует в Эдеме – это я к тому, что в самом питании нет греха. Это и подтверждает Спаситель: «ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его…» (Мк. 7, 15).

Но в процессе питания заложена и опасность для человека, и об этом тоже говорится в первых строках Библии, когда Бог предупреждает Адама от того, чтобы тот не ел от дерева познания добра и зла (Быт. 2, 17). И опасность эта становится актуальной, когда мир переворачивается вверх дном после печальной и катастрофической ошибки, которую совершают Адам и Ева. Тело человека – само по себе святое и созданное Богом – вместо сотрудничества с духом начинает пытаться доминировать над ним. И телу это удается.

Освобождение человека, как его понимает Православие, это освобождение духа от зла и от диктата тела, биологии. Биология человека, повторюсь, это не зло. Но она становится злом, когда начинает диктовать человеку, что ему делать и как ему жить. Съесть котлету это не зло – ну что плохого в котлете? Зло начинается тогда, когда я не могу не съесть котлету. Отсюда простой вывод: кто хозяин моей жизни? Бог? Я сам? Нет, увы – она, котлета.

И вот здесь проблема. Которая на котлете не заканчивается и не с нее начинается. Если приглядеться, множество обстоятельств моей жизни вызвано не моим сознательным (а в лучшем случае – духовным) выбором, а диктуется моей биологией. Чем именно проявляется диктат?

Например, неконтролируемым удовлетворением инстинкта размножения, или профанацией этого инстинкта, или попытками спрятаться от осознания действия во мне этого инстинкта… Влияет на человека и инстинкт стаи – это когда человек не может быть один, ему страшно и плохо («худые сообщества» – на троих в подъезде, молодежные субкультурные группировки, пустое общение ради общения – «висеть на телефоне», человекоугодие – поиск одобрения у окружающих, радикальный нацизм – «моя стая лучше!»)… Значим инстинкт индивидуации – это когда человек не может не быть один («не трогайте меня, понятно?!»). Последние два разнонаправленных инстинкта, как и все остальные, действуют в человеке одновременно… Развит инстинкт самосохранения – который может проявляться в гипертрофированной форме агрессии, в гневе, в бытовом или концептуальном эгоизме, в пренебрежении другими людьми… И в той же зависимости от питания в том числе.

Церковь – которая Христова Невеста – предлагает, как я понимаю, всю эту стихию обуздать, поставить в рамки и отправить на службу разуму и духу. А разум и дух, в свою очередь, предоставить в распоряжение Христу. Чувствуете разницу в масштабах постановки задачи? Это не вопрос кушать или не кушать котлету семь недель подряд…

Поэтому, при всей важности вопроса режима питания, этот вопрос оказывается не важным – потому что он является только одним из важным вопросов. В пост (да и в другое время) Церковь предлагает комплекс мер по духовному освобождению человека, а не только изменение содержимого тарелки… И среди этих мер – осознание своей жизни, анализ ее – первый шаг на пути к возврату главенства духа и Бога. На самом деле Церковь предлагает для начала человеку просто подумать – но подумать по-настоящему: почему, для чего и куда человек живет.

…Но тем временем забота о еде берет свое. В прошлое воскресенье вперемешку с «Мезимом» доедаются остатки колбасы из холодильника. На текущей масляной неделе – в обязательном порядке блины с икорочкой (заняться, что ли, икорным бизнесом?). В прощеное воскресенье вновь встанет задача экстренного освобождения холодильника – она будет решена с доблестью и любой ценой, я уверен… Тем временем подступает страх поста, тело в тихом ужасе предчувствует, что его недокормят и требует заранее компенсации: и идет сладострастный жор – впрок. До поста остаются считанные часы… тревога растет… масло все более толстым слоем ложится на блины. Сама идея поста – идея ограничения, воздержания, победы духа над телом – дискредитируется всеми этими гастрономическими подготовлениями к посту.

Поэтому не хочется больше о котлетах и блинах. Хочется – об освобождении, об осознанности, о желании духовно двигаться вперед. Хочется – об опыте концентрированной молитвы и нерассеяной мысли. О правильной организации бесценного времени жизни. О мире. О прощении. Об умении слышать и об умении говорить так, чтобы тебя понимали. Хочется о хороших новых – и старых! – книгах. О маленьких победах – над собой, а не над другими. Чтобы Пост был не тягостью, а лекарством… Много еще, чего хочется… Вот только про еду не хочется. Ни слова больше, ладно? Пожалуйста?

Священник Димитрий Свердлов